Неточные совпадения
Подъезжая к Петербургу, Алексей Александрович не только вполне остановился на этом решении, но и составил
в своей голове письмо, которое он напишет жене. Войдя
в швейцарскую, Алексей Александрович взглянул на письма и бумаги, принесенные из министерства, и
велел внести за собой
в кабинет.
Она
велела сказать мужу, что приехала, прошла
в свой кабинет и занялась разбором
своих вещей, ожидая, что он придет к ней.
На другой день я рано поутру
велел заложить
свою коляску, но он не хотел меня отпустить без завтрака на английский манер и
повел к себе
в кабинет.
Вы сердитесь и не можете говорить спокойно, так мы поговорим одни, с Павлом Константинычем, а вы, Марья Алексевна, пришлите Федю или Матрену позвать нас, когда успокоитесь», и, говоря это, уже
вел Павла Константиныча из зала
в его
кабинет, а говорил так громко, что перекричать его не было возможности, а потому и пришлось остановиться
в своей речи.
Варвара Павловна
повела свою атаку весьма искусно; не выдаваясь вперед, по-видимому вся погруженная
в блаженство медовых месяцев,
в деревенскую тихую жизнь,
в музыку и чтение, она понемногу довела Глафиру до того, что та
в одно утро вбежала, как бешеная,
в кабинет Лаврецкого и, швырнув связку ключей на стол, объявила, что не
в силах больше заниматься хозяйством и не хочет оставаться
в деревне.
Катре было лет семнадцать. Красивое смуглое лицо так и смеялось из-под кумачного платка, кокетливо надвинутого на лоб. Она посторонилась, чтобы дать Егору дорогу, и с недоумением посмотрела ему вслед
своими бархатными глазами, — «кержак, а пан
велел прямо
в кабинет провести».
Пушкин сел, написал все контрабандные
свои стихи и попросил дежурного адъютанта отнести их графу
в кабинет. После этого подвига Пушкина отпустили домой и
велели ждать дальнейшего приказания.
Пружина безмятежного приюта действовала: Зина уезжала к мужу. Она энергически протестовала против
своей высылки, еще энергичнее протестовала против этого мать ее, но всех энергичнее был Егор Николаевич. Объявив
свою непреклонную волю, он ушел
в кабинет, многозначительно хлопнул дверью,
велел кучерам запрягать карету, а горничной девушке Зины укладывать ее вещи. Бахарев отдал эти распоряжения таким тоном, что Ольга Сергеевна только проговорила...
Платон Васильич несколько раз пробовал было просунуть голову
в растворенные половинки дверей, но каждый раз уходил обратно: его точно отбрасывало электрическим током, когда Раиса Павловна поднимала на него глаза. Эта немая сцена была красноречивее слов, и Платон Васильич уснул
в своем кабинете, чтобы утром
вести Евгения Константиныча по фабрикам, на медный рудник и по всем другим заводским мытарствам.
Целый день он бродил по полям и по лесу и, возвратясь довольно поздно домой, почти прокрался
в кабинет, позвал потихоньку к себе
своего камердинера и
велел ему подать себе… не есть, — нет, а одного только вина… и не шампанского, а водки.
— Мало ли чего он захочет!.. Кто же ему позволит это?.. Я его запер
в кабинет и
велел стеречь! — успокоил и насчет этого госпожу
свою управляющий.
Брагин думал, что после кофе они пойдут
в кабинет и он там все обскажет Жареному про
свое дело, зачем приехал
в Бурнаши; но вышло не так: из-за стола Жареный
повел гостя не
в кабинет, а
в завод, куда ходил
в это время каждый день.
О Татьяне изредка доходили
вести; он знал, что она вместе с
своею теткой поселилась
в своем именьице, верстах
в двухстах от него, живет тихо, мало выезжает и почти не принимает гостей, — а впрочем, покойна и здорова. Вот однажды
в прекрасный майский день сидел он у себя
в кабинете и безучастно перелистывал последний нумер петербургского журнала; слуга вошел к нему и доложил о приезде старика-дяди.
Видя все это, Миклаков поматывал только головой, и чувство зависти невольно шевелилось
в душе его. «Ведь любят же других людей так женщины?» — думал он. Того, что князь Григоров застрелился, он нисколько не опасался. Уверенность эта, впрочем,
в нем несколько поколебалась, когда они подъехали к флигелю, занимаемому князем, и Миклаков, войдя
в сени, на вопрос
свой к лакею: «Дома ли князь?», услышал ответ, что князь дома, но только никого не
велел принимать и заперся у себя
в кабинете.
Прочитав это письмо, князь сделался еще более мрачен;
велел сказать лакею, что обедать он не пойдет, и по уходе его, запершись
в кабинете, сел к
своему столу, из которого, по прошествии некоторого времени, вынул знакомый нам ящик с револьвером и стал глядеть на его крышку, как бы прочитывая сделанную на ней надпись рукою Елены.
Николя очень скоро прифрантился и, войдя
в свой кабинет,
велел даму просить к себе.
Далее залы княгиня не
повела гостей
своих и просила их усесться тут же, а сама начала прислушиваться, что делается
в кабинете. Вдруг князь громко крикнул лакея. Тот на этот зов проворно пробежал к нему через залу. Князь что-то такое приказал ему. Лакей затем вышел из
кабинета.
Возвратясь домой, Волынцев был так уныл и мрачен, так неохотно отвечал
своей сестре и так скоро заперся к себе
в кабинет, что она решилась послать гонца за Лежневым. Она прибегала к нему во всех затруднительных случаях. Лежнев
велел ей сказать, что приедет на следующий день.
— Ну, тащи на стол, а я им пока
кабинет свой покажу. Пожалуйте сюда, сюда, — прибавил он, обратясь ко мне и зазывая меня указательным пальцем. У себя
в доме он меня не «тыкал»: надо ж хозяину быть вежливым. Он
повел меня по коридору. — Вот где я пребываю, — промолвил он, шагнув боком через порог широкой двери, — а вот и мой
кабинет. Милости просим!
Несколько минут Сергей Петрович простоял, как полоумный, потом, взяв шляпу, вышел из
кабинета, прошел залу, лакейскую и очутился на крыльце, а вслед за тем, сев на извозчика,
велел себя везти домой, куда он возвратился, как и надо было ожидать, сильно взбешенный: разругал отпиравшую ему двери горничную, опрокинул стоявший немного не на месте стул и, войдя
в свой кабинет, первоначально лег вниз лицом на диван, а потом встал и принялся писать записку к Варваре Александровне, которая начиналась следующим образом: «Я не позволю вам смеяться над собою, у меня есть документ — ваша записка, которою вы назначаете мне на бульваре свидание и которую я сейчас же отправлю к вашему мужу, если вы…» Здесь он остановился, потому что
в комнате появилась, другой его друг, Татьяна Ивановна.
И он встал с места, чтобы идти назад к
своему опороченному дворишку, но отец его не пустил: он взял его к себе
в кабинет и заперся там с ним на ключ, а потом через час
велел запречь сани и отвезти его домой.
Я сам помню, как однажды
в сумерки, когда отец мой со священником Петром сидели у окна
в кабинете, а Голован стоял под окном и все они втроем
вели свой разговор
в открытые на этот случай ворота вбежал ободранный Горностай и с криком «забыл, подлец!» при всех ударил Голована по лицу, а тот, тихонько его отстранив, дал ему из-за пазухи медных денег и
повел его за ворота.
Она провела офицера через две комнаты, похожие на гостиную, через залу и остановилась
в своем кабинете, где стоял женский письменный столик, весь уставленный безделушками. Около него, на ковре, валялось несколько раскрытых загнутых книг. Из
кабинета вела небольшая дверь,
в которую виден был стол, накрытый для завтрака.
— О, он был такой добрый! — прошептала она как бы про себя. Потом, словно спохватилась сразу и, придав
своему лицу выражение обычной светской непроницаемости,
повела приюток через небольшую классную комнату с рабочим столом и книжными шкафами
в четвертую горницу — небольшой изящный
кабинет.
Когда он
повел меня из гостиной
в свой кабинет с богатой отделкой книжными шкалами, я ему напомнил комический инцидент с coffee-house. Стэнлей много смеялся. Он уже не был такой целомудренный, и когда я
в другой раз попал
в гостиную его жены, то я по ее намекам понял, что и ей анекдот известен.
И желание его видеть стало расти
в Марье Орестовне с каждым часом. Только она не примет его
в спальне… Тут такой запах… Она
велит перенести себя
в свой кабинет… Он не должен знать, какая у нее болезнь. Строго-настрого накажет она брату и мужу ничего ему не говорить… Лицо у ней бледно, но то же самое, как и перед болезнью было.
Тем временем Иван Павлович
в своем кабинете передавал наскоро
в коротких словах Вознесенскому грустную
повесть княжны Лиды, его чувство к ней, не скрыл и последнего, предсмертного, как он назвал, ее поцелуя.
В этот самый момент княгиня Зинаида Сергеевна, которой доложили о беседе с Степаном, об отправке последнего
в больницу и о том, что князь, после разговора со
своим камердинером заперся
в кабинете и не
велел себя беспокоить, шла узнать у мужа, что случилось.
Проходя через
кабинет, он вспомнил, что, идя к больному, он невольно взглянул на то место, где висел портрет Лиды, который он теперь держал
в своих руках, и удивился, что место было пусто — портрета не было — он не знал, что Шатов
велел перенести его к себе
в спальню.
После отъезда Владислава Станиславовича Родзевича, принесшего графу Свенторжецкому так неожиданно и так своевременно
весть об «улыбке фортуны», граф Казимир прошелся несколько раз по
своему кабинету, затем бросился
в кресло и глубоко задумался.
Весть эта поразила императрицу как громом. Она впала
в совершенное отчаяние, заперлась
в своем кабинете, плакала и долго не могла утешиться.
Граф
велел подавать лошадей, чтоб ехать
в Сокольники и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел
в своем кабинете.